Цитата из: братья Стругацкие, "Понедельник начинается в субботу"

[patska78]

Перечитывала на днях, повизгивая от восторга :). Обалденная вещь, которая с годами хуже не становится, а кто не читал - тот сам себе (обожаю это выражение :D) злобный буратино, возведенный в куб :D. Умклайдет, Кристобаль Хунта, кладущие асфальт данаиды, Колесо Фортуны, гекатонхейры, уголовник Кощей Бессметрный... Да там что ни абзац, то укатайка полнейшая!

Продолжение ПНВСБ, "Сказка о тройке", мне нравится немного меньше, ибо этих чудовищных бюрократов - Вунюкова, Хлебовводова, Фарфуркиса и полковника мотокавалерийских войск - хочется немедленно удавить на месте. А в идеале - еще во младенчестве :D. Да и Клоп Говорун мне как-то не по душе пришелся ;). Но зато там есть прелестный йети Федя, скромнейший птеродактиль Кузьма и даже - увы, покойный - дельфин Айзек и его треска :). Но самые чудесные куски все же в первой части. Ну как можно не насладиться подобным?

1) В помещениях отдела Абсолютного Знания были открыты все форточки, потому что сюда просачивался запах селедочных голов профессора Выбегаллы. На подоконниках намело, под батареями парового отопления темнели лужи. Я закрыл форточки и прошел между девственно чистыми столами работников отдела. На столах красовались новенькие чернильные приборы, не знавшие чернил, из чернильниц торчали окурки. Странный это был отдел. Лозунг у них был такой: «Познание бесконечности требует бесконечного времени». С этим я не спорил, но они делали из этого неожиданный вывод: «А потому работай не работай – все едино». И в интересах неувеличения энтропии Вселенной они не работали. (я тоже так хочу! :D)

2) Хозяйке было, наверное, за сто. Она шла к нам медленно, опираясь на суковатую палку, волоча ноги в валенках с галошами. Лицо у нее было темно коричневое; из сплошной массы морщин выдавался вперед и вниз нос, кривой и острый, как ятаган, а глаза были бледные, тусклые, словно бы закрытые бельмами.
– Здравствуй, здравствуй, внучек, – произнесла она неожиданно звучным басом. – Это, значит, и будет новый программист? Здравствуй, батюшка, добро пожаловать!..
Я поклонился, понимая, что нужно помалкивать. Голова бабки поверх черного пухового платка, завязанного под подбородком, была покрыта веселенькой капроновой косынкой с разноцветными изображениями Атомиума и с надписями на разных языках: «Международная выставка в Брюсселе». На подбородке и под носом торчала редкая седая щетина. Одета была бабка в ватную безрукавку и черное суконное платье.
– Таким вот образом, Наина Киевна! – сказал горбоносый, подходя и обтирая с ладоней ржавчину. – Надо нашего нового сотрудника устроить на две ночи. Позвольте вам представить... м м м...
– А не надо, – сказала старуха, пристально меня рассматривая. – Сама вижу. Привалов Александр Иванович, одна тысяча девятьсот тридцать восьмой, мужской, русский, член ВЛКСМ, нет, нет, не участвовал, не был, не имеет, а будет тебе, алмазный, дальняя дорога и интерес в казенном доме, а бояться тебе, бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго, а позолоти ручку, яхонтовый...
– Гхм! – громко сказал горбоносый, и бабка осеклась.

3) – Алло...
– Это кто?– спросил пронзительный женский голос.
– А кого вам надо?
– Это изнакурнож?
– Что?
– Я говорю, это изба на курногах или нет? Кто говорит?
– Да, – сказал я. – Изба. Кого вам нужно?
– О дьявол, – сказал женский голос. – Примите телефонограмму.
– Давайте.
– Записывайте.
– Одну минутку, – сказал я. – Возьму карандаш и бумагу.
– О дьявол, – сказал женский голос.
Я принес записную книжку и цанговый карандаш.
– Слушаю вас.
– Телефонограмма номер двести шесть, – сказал женский голос. – Гражданке Горыныч Наине Киевне...
– Не так быстро... Киевне... Дальше?
– «Настоящим... предлагается вам... прибыть сегодня... двадцать седьмого июля... сего года... в полночь... на ежегодный республиканский слет...» Записали?
– Записал.
– «Первая встреча... состоится... на Лысой Горе. Форма одежды парадная. Пользование механическим транспортом... за свой счет. Подпись... начальник канцелярии... Ха... Эм... Вий».
– Кто?
– Вий! Ха Эм Вий».
– Не понимаю.
– Вий! Хрон Монадович! Вы что, начальника канцелярии не знаете?
– Не знаю, – сказал я. – Говорите по буквам.
– Дьявольщина! Хорошо, по буквам: Вервольф Инкуб Ибикус краткий... Записали?
– Кажется, записал, – сказал я. – Получилось – Вий.
– Кто?
– Вий!
– У вас что, полипы? Не понимаю!
– Владимир! Иван! Иван краткий!
– Так. Повторите телефонограмму.
Я повторил.
– Правильно. Передала Онучкина. Кто принял?
– Привалов.
– С приветом, Привалов! Давно служишь?
– Собачки служат, – сердито сказал я. – Я работаю.
– Ну ну, работай. На слете встретимся.

4) – Ну с, так... – сказал хорошо поставленный мужской голос. – В некотором было царстве, в некотором государстве был жил царь, по имени... мнэ э... Ну, в конце концов неважно. Скажем, мнэ э... Полуэкт... У него было три сына царевича. Первый... мнэ э э... Третий был дурак, а вот первый?..
Пригибаясь, как солдат под обстрелом, я подобрался к окну и выглянул. Дуб был на месте. Спиною к нему стоял в глубокой задумчивости на задних лапах кот Василий. В зубах у него был зажат цветок кувшинки. Кот смотрел себе под ноги и тянул: «Мнэ э э...» Потом он тряхнул головой, заложил передние лапы за спину и, слегка сутулясь, как доцент Дубино Княжицкий на лекции, плавным шагом пошел в сторону от дуба.
– Хорошо... – говорил кот сквозь зубы. – Бывали живали царь да царица. У царя, у царицы был один сын... мнэ э... дурак, естественно...
Кот с досадой выплюнул цветок и, весь сморщившись, потер лоб.
– Отчаянное положение, – проговорил он. – Ведь кое что помню! «Ха ха ха! Будет чем полакомиться: конь – на обед, молодец – на ужин...» Откуда бы это? А Иван, сами понимаете – дурак, отвечает: «Эх ты, поганое чудище, не уловивши бела лебедя, да кушаешь!» Потом, естественно – каленая стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери... Какой подарочек! – Кот сардонически засмеялся, потом вздохнул. – Есть еще такая болезнь – склероз, – сообщил он.
Он снова вздохнул, повернул обратно к дубу и запел: «Кря кря, мои деточки! Кря кря, голубяточки! Я... мнэ э... я слезой вас отпаивала... вернее – выпаивала...» Он в третий раз вздохнул и некоторое время шел молча. Поравнявшись с дубом, он вдруг немузыкально заорал: «Сладок кус недоедала!...»
В лапах у него вдруг оказались массивные гусли – я даже не заметил, где он их взял. Он отчаянно ударил по ним лапой и, цепляясь когтями за струны, заорал еще громче, словно бы стараясь заглушить музыку:

Дасс им таннвальд финстер ист,
Дасс махт дас хольтс,
Дасс... мнэ э... майн шатц... или катц?..

Он замолк и некоторое время шагал, молча стуча по струнам. Потом тихонько, неуверенно запел:

Ой, бывав я в тим садочку,
Та скажу вам всю правдочку:
Ото так
Копають мак.

Он повернул к дубу, прислонил к нему гусли и почесал задней ногой за ухом.
– Труд, труд и труд, – сказал он. – Только труд! Он снова заложил лапы за спину и пошел влево от дуба, бормоча:
– Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде жил был портной, по имени... – Он встал на четвереньки, выгнул спину и злобно зашипел. – Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Абу... Али... Кто то ибн чей то... Н ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт ибн... мнэ э... Полуэктович... Все равно не помню, что было с этим портным. Ну и пес с ним, начнем другую...
Я лежал на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается, подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки – словом, мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по моему, даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни, романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство, несколько раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и плевался, и глаза его при этом горели, как у дьявола, а пушистый хвост, толстый, как полено, то смотрел в зенит, то судорожно подергивался, то хлестал его по бокам. Но единственной песенкой, которую он допел до конца, был «Чижик пыжик», а единственной сказочкой, которую он связно рассказал, был «Дом, который построил Джек» в переводе Маршака, да и то с некоторыми купюрами. Постепенно – видимо, от утомления – речь его обретала все более явственный кошачий акцент. «А в поли, поли, – пел он, – сам плужок ходэ, а... мнэ э... а... мнэ а а у!.. а за тым плужком сам... мья а у а у! сам господь ходэ или бродэ?..» В конце концов он совершенно изнемог, сел на хвост и некоторое время сидел так, понурив голову. Потом тихо, тоскливо мяукнул, взял гусли под мышку и на трех ногах медленно уковылял по росистой траве.

5) Бадья показалась мне очень тяжелой. Когда я поставил ее на сруб, из воды высунулась огромная щучья голова, зеленая и вся какая то замшелая. Я отскочил.
– Опять на рынок поволочешь? – сильно окая, сказала щука. Я ошарашенно молчал. – Дай же ты мне покоя, ненасытная! Сколько можно?.. Чуть успокоюсь, приткнусь отдохнуть да подремать – ташшит! Я ведь не молодая уже, постарше тебя буду... Жабры тоже не в порядке...
Было очень странно смотреть, как она говорит. Совершенно как щука в кукольном театре, она вовсю открывала и закрывала зубастую пасть в неприятном несоответствии с произносимыми звуками. Последнюю фразу она произнесла, судорожно сжав челюсти.
– И воздух мне вреден, – продолжала она. – Вот подохну, что будешь делать? Все скупость твоя бабья да дурья... Все копишь, а для чего копишь – сама не знаешь... На последней реформе та как погорела, а? То то! А екатериновками? Сундуки оклеивала! А керенками та, керенками! Ведь печку топила керенками...
– Видите ли, – сказал я, немного оправившись.
– Ой, кто это? – испугалась щука.
– Я... Я здесь случайно... Я намеревался слегка помыться.
– Помыться! А я думала, опять старуха. Не вижу я: старая. Да и коэффициент преломления в воздухе, говорят, совсем другой. Воздушные очки было себе заказала, да потеряла, не найду... А кто ж ты будешь?
– Турист, – коротко сказал я.
– Ах, турист... А я думала, опять бабка. Ведь что она со мной делает! Поймает меня, волочит на рынок и там продает, якобы на уху. Ну что мне остается? Конечно, говоришь покупателю: так и так, отпусти меня к малым детушкам – хотя какие у меня там малые детушки – не детушки уже, которые живы, а дедушки. Ты меня отпустишь, а я тебе послужу, скажи только «по щучьему велению, по моему, мол, хотению». Ну и отпускают. Одни со страху, другие по доброте, а которые и по жадности... Вот поплаваешь в реке, поплаваешь – холодно, ревматизм, заберешься обратно в колодезь, а старуха с бадьей опять тут как тут... – Щука спряталась в воду, побулькала и снова высунулась. – Ну что просить то будешь, служивый? Только попроще чего, а то просят телевизоры какие то, транзисторы... Один совсем обалдел: «Выполни, говорит, за меня годовой план на лесопилке». Года мои не те – дрова пилить...
– Ага, – сказал я. – А телевизор вы, значит, все таки можете?
– Нет, – честно призналась щука. – Телевизор не могу. И этот... комбайн с проигрывателем тоже не могу. Не верю я в них. Ты чего нибудь попроще. Сапоги, скажем, скороходы или шапку невидимку... А?
Возникшая было у меня надежда отвертеться сегодня от смазки «Москвича» погасла.
– Да вы не беспокойтесь, – сказал я. – Мне ничего, в общем, не надо. Я вас сейчас отпущу.
– И хорошо, – спокойно сказала щука. – Люблю таких людей. Давеча вот тоже... Купил меня на рынке какой то, пообещала я ему царскую дочь. Плыву по реке, стыдно, конечно, глаза девать некуда. Ну сослепу и въехала в сети. Ташшат. Опять, думаю, врать придется. А он что делает? Он меня хватает поперек зубов, так что рот не открыть. Ну, думаю, конец, сварят. Ан нет. Защемляет он мне чем то плавник и бросает обратно в реку. Во! – Щука высунулась из бадьи и выставила плавник, схваченный у основания металлическим зажимом. На зажиме я прочитал: «Запущен сей экземпляр в Солове реке 1854 год. Доставить в Е. И. В. Академию наук, СПб». – Старухе не говори, – предупредила щука. – С плавником оторвет. Жадная она, скупая.
«Что бы у нее спросить?» – лихорадочно думал я.
– Как вы делаете ваши чудеса?
– Какие такие чудеса?
– Ну... Исполнение желаний...
– Ах, это? Как делаю... Обучена сызмальства, вот и делаю. Откуда я знаю, как я делаю... Золотая Рыбка вот еще лучше делала, а все одно померла. От судьбы не уйдешь.
Мне показалось, что щука вздохнула.
– От старости? – спросил я.
– Какое там от старости! Молодая была, крепкая... Бросили в нее, служивый, глубинную бомбу. И ее вверх брюхом пустили, и корабль какой то подводный рядом случился, тоже потонул. Она бы и откупилась, да ведь не спросили ее, увидели и сразу бомбой... Вот ведь как оно бывает. – Она помолчала. – Так отпускаешь меня или как? Душно что то, гроза будет...
– Конечно, конечно, – сказал я, встрепенувшись. – Вас как – бросить или в бадье?..
– Бросай, служивый, бросай.
Я осторожно запустил руки в бадью и извлек щуку – было в ней килограммов восемь. Щука бормотала: «Ну, а ежели там скатерть самобранку или, допустим, ковер самолет, то я здесь буду... За мной не пропадет...» – «До свидания», – сказал я и разжал руки. Раздался шумный плеск.

6) На капителях колонн и в лабиринтах исполинской люстры, свисающей с почерневшего потолка, шуршали нетопыри и летучие собаки. С ними Модест Матвеевич боролся. Он поливал их скипидаром и креозотом, опылял дустом, опрыскивал гексахлораном, они гибли тысячами, но возрождались десятками тысяч. Они мутировали, среди них появлялись поющие и разговаривающие штаммы, потомки наиболее древних родов питались теперь исключительно пиретрумом, смешанным с хлорофосом, а институтский киномеханик Саня Дрозд клялся, что своими глазами видел здесь однажды нетопыря, как две капли воды похожего на товарища завкадрами.

7) ...Но потом пришел их главный – Саваоф Баалович Один, – и меня сразу отодвинули от машины. Я отошел в сторонку, сел за свой стол и стал наблюдать, как Саваоф Баалович вникает в суть разрушений.

Был он очень стар, но крепок и жилист, загорелый, с блестящей лысиной, с гладко выбритыми щеками, в ослепительно белом чесучовом костюме. К этому человеку все относились с большим пиететом. Я сам однажды видел, как он выговаривал за что то Модесту Матвеевичу, а грозный Модест стоял, льстиво склонясь перед ним, и приговаривал: «Слушаюсь... Виноват. Больше не повторится...» От Саваофа Бааловича исходила чудовищная энергия. Было замечено, что в его присутствии часы начинают спешить и распрямляются треки элементарных частиц, искривленные магнитным полем. И в то же время он не был магом. Во всяком случае, практикующим магом. Он не ходил сквозь стены, никогда никого не трансгрессировал и никогда не создавал своих дублей, хотя работал необычайно много. Он был главой отдела Технического Обслуживания, знал до тонкостей всю технику института и числился консультантом Китежградского завода маготехники. Кроме того, он занимался самыми неожиданными и далекими от его профессии делами.

Историю Саваофа Бааловича я узнал сравнительно недавно. В незапамятные времена С. Б. Один был ведущим магом земного шара. Кристобаль Хунта и Жиан Жиакомо были учениками его учеников. Его именем заклинали нечисть. Его именем опечатывали сосуды с джиннами. Царь Соломон писал ему восторженные письма и возводил в его честь храмы. Он казался всемогущим. И вот где то в середине шестнадцатого века он воистину стал всемогущим. Проведя численное решение интегро дифференциального уравнения Высшего Совершенства, выведенного каким то титаном еще до ледникового периода, он обрел возможность творить любое чудо. Каждый из магов имеет свой предел. Некоторые не способны вывести растительность на ушах. Другие владеют обобщенным законом Ломоносова Лавуазье, но бессильны перед вторым принципом термодинамики. Третьи – их совсем немного – могут, скажем, останавливать время, но только в римановом пространстве и ненадолго. Саваоф Баалович был всемогущ. Он мог все. И он ничего не мог. Потому что граничным условием уравнения Совершенства оказалось требование, чтобы чудо не причиняло никому вреда. Никакому разумному существу. Ни на Земле, ни в иной части Вселенной. А такого чуда никто, даже сам Саваоф Баалович, представить себе не мог. И С. Б. Один навсегда оставил магию и стал заведующим отделом Технического Обслуживания НИИЧАВО...

Кто вдруг не читал - а подобное я категорически не могу себе представить - немедленно за книжкой бегоооооом!!!